Вышел новый номер журнала «ЭКОПОЛИС magazine»

ЕВГЕНИЙ ВОДОЛАЗКИН — ОДИН ИЗ САМЫХ ИЗВЕСТНЫХ СОВРЕМЕННЫХ ПИСАТЕЛЕЙ, ОБЛАДАТЕЛЬ ПРЕСТИЖНЫХ РОССИЙСКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРЕМИЙ, АВТОР БЕСТСЕЛЛЕРОВ «ЛАВР», «АВИАТОР», «ЧАГИН». ЕВГЕНИЙ ГЕРМАНОВИЧ ПОДЕЛИЛСЯ СВОИМ ВЗГЛЯДОМ НА ПОНЯТИЯ ВРЕМЕНИ, ФАНТАЗИИ, ПАМЯТИ, РАССКАЗАЛ О СКОРОМ ВЫХОДЕ ФИЛЬМА «АВИАТОР» И ЭКРАНИЗАЦИИ РОМАНА «ЛАВР».

Евгений Германович, Вы начали писать в зрелом возрасте. Что послужило причиной?

Писательство — это не технический процесс, в результате которого можно научиться гладко писать. Ведь любой выпускник филологического факультета способен ясно выражать свои мысли, что не имеет никакого отношения к литературной деятельности. Это энергетическая работа, в которой автор передает энергию в качестве своего месседжа. Есть писатели, которые пишут вроде бы «негладко», но гладкопись — еще не литература. Однажды Битов сказал мне, что всю жизнь мечтал научиться писать «коряво». Он считал, что Лев Толстой и Андрей Платонов пишут именно так, правда, по-своему коряво. Литература требует душевного, духовного опыта, не сводящегося только к личным переживаниям, после которых душе ничего не открывается. Можно пережить даже что-то незначительное, но впечатление будет настолько сильным, что автор «переплавляет» его в текст. И приходит это не обязательно в молодости, как было у Лермонтова и Пушкина. Лев Толстой говорил: «Если можешь не писать, не пиши». До сорока лет я не испытывал непреодолимого желания писать. Я был увлечен научными исследованиями, занимался древнерусской литературой. В какой-то момент мне показалось, что я освоил то, что изучал десятилетиями, и мне захотелось перейти к другому типу познания. Мои занятия древнерусской литературой — сугубо рациональный процесс, но человек состоит не только из рационального, но и из эмоционального. То, что объединяет одно и другое — и есть литература.

Помните первое произведение?

Помню: это была пьеса. В свое время я даже занимался теорией драмы. И хотя в конечном счете выбрал прозу, писать пьесы продолжаю время от времени и сейчас.

Какую роль в вашей жизни сыграл Дмитрий Сергеевич Лихачев?

Очень важную. Дмитрий Сергеевич не только участвовал в моем становлении как ученого, он много помогал мне. Например, пригласил меня в Пушкинский Дом, куда было попасть довольно непросто. Учился в аспирантуре в его Отделе, и после защиты кандидатской диссертации он обратился в дирекцию, чтобы меня приняли на работу. Мест в штате института не оказалось, можно было только кого-то отправить на пенсию. Но и для меня, и для Лихачева это было неприемлемо. Он позвонил президенту Академии наук СССР, и Пушкинский Дом расширили на одно штатное место. Дмитрий Сергеевич во многом сформировал меня. Я почти пятнадцать лет находился рядом с этим человеком. Он никого не поучал — просто учил собой: манерой говорить, решать проблемы — это была моя главная школа. Мое отношение к нему — не только как к выдающемуся ученому, общественному деятелю, защитнику культуру, но и личное — бесконечная благодарность за все, что он сделал для нас с женой.

Среда порождает героя. Как Вы ищите своих персонажей?

Готовых героев не бывает. Я работаю, соединяя, как сказал бы Гоголь, губы Никанора Ивановича с носом Ивана Кузьмича. Леплю такого персонажа, который нужен для выполнения определенных художественных задач. Я исследую время, феномен мифа, рассматриваю историю как среду обитания человека. На мой взгляд, история создана для человека, а не наоборот. История — своего рода рама, в которую человек вписывает свой портрет. Бывают ситуации, когда он входит с ней в непосредственный контакт, пытаясь что-то изменить. Но чаще всего история — это спокойное движении жизни. И именно это позволяет заниматься собственным развитием.

У ваших героев — Лавра, Платонова, Чагина особые взаимоотношения со временем, а как Вы обходитесь с ним?

Я часто говорю, что времени нет. Хотя немного лукавлю, заостряю проблему. Существует вечность, в ней есть небольшой отрезок, который называется временем. Он характеризует земную жизнь. Пока мы на земле, заперты во времени. Оно необходимо на тот небольшой срок, который мы здесь проводим, чтобы не запутаться в обилии событий. Одна из задач человека — преодолевать время, то есть чувствовать вечность, когда она еще неощутима. Это очень хорошо умели делать святые. Они жили в вечности еще при жизни. Если время уподобить горизонтальной оси, состоящей из временных точек, то вечность — это вертикальная ось, и она может выходить из любой точки горизонтальной прямой. У средневековых людей был выход вверх, в вечность. У нас этих возможностей гораздо меньше.

Евгений Германович, как Вы растягиваете время?

Я веду замкнутый образ жизни. Редко куда-либо выбираюсь, только, когда очень нужно — по просьбе издательства или людей, которые мне дороги. Я резко сократил количество интервью, не смотрю телевизор, не общаюсь с особой группой людей, которых называю хронофагами — пожирателями времени. Стараюсь эффективнее работать. Мы с женой Татьяной во время ковида открыли очень эффективный метод — писать под диктовку. Я вдруг понял, что гораздо активнее идет работа, когда диктуешь. Не потому, что жена быстрее печатает, а потому что не отвлекаешься и сразу можешь обсуждать написанное. Так мы написали два романа. Моя жена — такой же профессионал, как и я в русской литературе, мы работаем в одном отделе. Она может сделать замечание, отметить сомнительные или повторяющиеся фрагменты. Я прислушиваюсь, тем более Татьяна всегда говорит по делу. Лет пятнадцать назад я бы помыслить не мог, что буду иметь такой опыт, мне казалось это сложным процессом. Сейчас, возможно, сказывается профессионализм. Мне лишь нужно войти в определенную форму, и, если это происходит, могу диктовать достаточно долго. Перед этим готовлю в уме тезисы, обдумываю сюжеты, основные реплики. Я знаю, что у меня был великий предшественник, который диктовал свои романы жене, — Федор Михайлович. Ни в коем случае не пытаюсь встать с ним в ряд, но этот способ имеет ряд преимуществ.

В романе «Чагин» память — своего рода бич героя, а в жизни это некий способ идентификации. Что она для Вас значит?

Я не тот, кто имеет хорошую память. Причем с годами дело не улучшается. Но я неплохо запоминаю профессиональные вещи — шифры рукописей, даты, почерки, все, что мне требуется в работе как историку литературы. Но у меня отвратительная память на лица. Когда я занимался романом «Чагин», изучал замечательную книгу Лурии «Маленькая книжка о большой памяти» — о Соломоне Шерешевском, знаменитом мнемонисте. Удивительно, что человек, который помнил все, опознавал лица только в определенных ракурсах. Если ракурс менялся, мог не узнать. У меня происходит так же. Раньше это не доставляло неудобств в связи с небольшим кругом общения. Теперь же через мою жизнь проходит большое количество людей, и самый частый вопрос, с которым ко мне обращаются: «Вы меня, конечно, помните?» Я раньше стеснялся и отвечал утвердительно, а потом косвенным путем выведывал, как зовут человека. Сейчас перестал смущаться и откровенно говорю, что не помню.

В «Чагине» герой обретает себя через возможность фантазировать. И Вы приводите реальных персонажей из жизни таких, как Шлиман, который благодаря вере в мечту открыл Трою. А Вы любите фантазировать?

Когда-то я был большим мечтателем. Мечта — движение, которое является побудителем к действию. Сейчас ситуация изменилась. Желания, которые я испытываю, делятся на две категории — те, которые могу осуществить, и те, которые осуществить не могу. В юности я думал, что мои силы безграничны. В настоящее время отключаюсь от того, что мне не под силу: не мечтаю кем-то стать, чего-то достичь. Желания связаны с благополучием моей дочери, родных, друзей. То, что мне доступно, я делаю сам, а о вещах недоступных прошу Бога. Но это не имеет отношения к фантазиям. Это вполне конкретные и насущные вещи. Единственным местом для фантазий остаются мои тексты, но и там я пытаюсь соблюдать меру, потому что избыточные фантазии разрушают доверие читателя. Впрочем, если разобраться, то удельный вес вымысла в фантазии не так уж и велик. Фантазия в значительной мере — это перенесение событий из одних обстоятельств в другие.

Как строится день?

Я рано встаю. Хотя раньше любил поспать, но сейчас сплю по четыре-пять часов в сутки, а остальное время работаю. Это такая удобная особенность. Утром слушаю музыку, завтракаю, перехожу в кабинет и начинаю работать. Я не дохожу до высот Диккенса, который до двух часов дня работал, далее обедал и шел в двадцатимильную прогулку. Когда бы его не застали эти два часа, он откладывал все — патетическую сцену смерти, любви, и останавливался. Это суперпрофессионализм, который меня, правду говоря, немного пугает. Я все-таки должен довести до логического конца сцену, прежде чем прерваться.

Евгений Германович, Вы живете в Петербурге, какой любимый маршрут?

Все мои пути пролегают через Петроградскую сторону. Я не столько гуляю, сколько езжу на велосипеде. Однако, без жертв не обходится. Недавно я попал в небольшую велосипедную аварию и сломал мизинец на руке. Это первый перелом в моей жизни. Пришлось общаться с травматологом, я много узнал в данной области. Видимо, мой новый герой что-то сломает. Причем на Петроградской стороне. Согласитесь, что это было бы логично.

Вы известны не только в России, но и в мире, ваши книги издаются более чем в тридцати странах. Как Вы считаете, в чем секрет успешности?

Я никогда не делал никаких сверхъестественных вещей, чтобы стать успешным — не ходил по канату или, допустим, не баллотировался в депутаты. Я всего добился за своим письменным столом. Кстати, вспомним, что слово «успех» в Древней Руси означало «польза». Когда строилась церковь или давались деньги на постройку храма, говорили «на успех людям», что означало «на пользу людям». Уже позже появилось дополнительное значение «саксесс», которое используется в наше время. В юности каждому свойственно стремиться к достижениям. Но в пятьдесят лет желать успеха, на мой взгляд, неестественно. Если человек гармонично развивается, он становится с возрастом самодостаточным. Набирает в себя столько внешнего мира, что не нуждается ни в признании, ни в подарках. Он уже может изучать внешний мир в себе. Когда человек становится известным, у него меняется и расширяется круг его знакомств. Но при этом настоящие друзья приобретаются по преимуществу в молодости. Лихачев оставался верен своему кругу — ученым, учителям, библиотекарям, знакомым ему с юных лет. Хотя с ним пытались познакомится многие знаменитости. Я особо это ощутил, когда помогал организовывать его 90-летний юбилей. Меня изумило, какое огромное количество людей хотело попасть на торжество, объясняя это статусной необходимостью. Выступавшие хвалили его с такой силой, что мне даже стало его жаль. А он ответил шуткой, что так стар, что его уже это не испортит. А далее он вдруг стал перечислять своих детских друзей, с которыми играл или учился. И это было так трогательно. Возвращение человека к своим истокам — естественный процесс. Лихачев общался с известными людьми лишь тогда, когда они нравились ему по-человечески. Например, он уважал Фазиля Искандера, любил Михаила Шемякина — гениального художника. Теперь я его понимаю. Я все больше ценю тех немногих, с которыми мы дружны с юности.

Евгений Германович, кто сейчас герой нашего времени?

Я не очень понимаю этот термин даже в отношении XIX века. Не уверен, что Печорин и Онегин таковыми являются. Вернее сказать, они герои романтизма. Это байронические персонажи, которые особо ничего не делали. И влияние этой линии нельзя недооценивать. Но с точки зрения серьезной, они вряд ли были героями своего времени. Общество многослойно, герой есть в каждой среде. Нельзя же утверждать, что герой 90-ых — бандит, а 2000-х — предприниматель. Я думаю, что всякая фраза, к которой пытаются все свести, бесконечно обедняет действительность. Надо понимать, что все состоит из сегментов, в каждом из которых есть своя жизнь. Ведь пятьсот тысячных — не всегда одна вторая.

Какую бы книгу Вы экранизировали?

Уже заканчивается работа над фильмом «Авиатор», продюсером которого является Сергей Катышев, режиссером Егор Кончаловский, играют Хабенский, Стычкин, Горбатов, Пегова и другие. Я очень доволен тем, как проходили съемки. И, надеюсь, результат также будет на высоте. Что касается других романов, то Кустурица по-прежнему готов экранизировать «Лавра». Я очень люблю многие его фильмы, мы с ним много раз встречались и обсуждали возможные варианты. «Лавр» — непростой для экранизации роман, это должен делать только очень опытный режиссер.

Евгений Германович, что пожелаете читателям в канун Нового года?

Желаю, чтобы бури, бушующие в нынешнем мире, стали бы хоть немного тише.